И вот 2012 год. Англия — хозяйка Олимпийских игр. Бадминтон принимает в них участие. Был составлен график, что каждый из консулов — по двое или по трое — должны присутствовать на стадионе во время соревнований по нашему виду спорта.

В общем, как в советское время — дежурство расписали. То есть мы должны были целый день находиться в спортивном комплексе, где шли игры. При этом задача была не только за ходом соревнований следить, но еще и особо важных персон в специальной ложе принимать, обихаживать, на все вопросы отвечать, в общем, поддерживать приятную атмосферу. И оказалось, что на мое дежурство пришелся визит принца Чарльза.

Я спокойно делаю свое дело, ничего особенного не жду, и тут смотрю — паника какая-то, охрана забегала. Сейчас, говорят, придет принц Чарльз.

Приходит. Слава богу, без принцессы и белого коня. Невысокий, без каких-то особых королевских замашек, но очень притягательный, приятный, с яркими такими глазами. На меня этими глазами смотрит внимательно и заинтересованно. Нас представляют: моего коллегу, потом меня. А мой английский, если честно, до сих пор оставляет желать лучшего, а в 2012 году был почти никакой. «Откуда вы?» — спрашивает. Ну, отвечаю, естественно, «фром Раша, президент Национальной федерации, консул». Это я еще мог сказать.

А принц Чарльз вдруг удивленно брови домиком: «Оу! А что, разве в России есть бадминтон?»

Я ему так скромненько в ответ: ну да, немножко имеется. Дескать, вот тут минут двадцать назад пара российских девушек как раз обыграла пару англичанок.

Принц о чем-то со своими пошушукался, должно быть, проверял информацию. Информация оказалась верной. И тут он меня начал с пристрастием через переводчика расспрашивать, и про бадминтон, и про Олимпиаду, и как всё тут организовано.

В итоге он мне говорит: «А знаете, я хочу остаться и посмотреть игру».

Мы пошли в зал, сели там в четвертый или пятый ряд, с которого удобнее следить за кортом номер один. И было видно, что принцу Чарльзу бадминтон нравится, особенно если красивые девушки азартно сражаются.

Посмотрели мы вместе с его королевским высочеством одну игру, а дальше произошло нечто такое, что превратило нашу встречу в историческую. В этот самый момент заканчивался этап соревнований в группах, а дальше, по его итогам, решалось, какой у той или иной команды в дальнейшем будет противник. То есть от распределения мест в группе зависело, с кем ты будешь играть в четвертьфинале. И никто не хотел, чтобы им достались в качестве соперников бадминтонистки из Китая или Японии. Если кто не в курсе: они самые опасные и крутые.

И вот мы с принцем смотрим на площадку и вдруг понимаем, что команды соревнуются не за победу, а за то, чтобы оказаться в проигрыше. Бьют в сетку, бьют в аут, игры никакой нет, зрители начинают шуметь, потом свистеть, возмущаться. То есть спортсменки бьются за то, кто хуже сыграет, чтобы проиграть и получить в четвертьфинале лучший расклад.

Принц Чарльз понимает, что происходит какое-то безобразие, и обращается ко мне за разъяснениями. Пришлось мне ему честно и подробно все рассказать. Не просто скандал, а публичный позор, да еще в присутствии королевской особы. Пришлось немедленно собирать совет Мировой федерации бадминтона и арбитров. По итогам мы сняли с соревнований обе пары — японскую и китайскую — за неспортивное поведение и нарушение олимпийской этики. Но для России это было к лучшему: в результате наши девочки получили право сыграть в четвертьфинале, вышли в полуфинал, и российская команда привезла бронзовые медали Олимпиады.

Вот и выходит, что визит принца Чарльза толкнул цепочку событий, которая привела к первой бронзовой олимпийской медали для российских бадминтонисток. Так мы оказались с олимпийской наградой, а принц узнал, что в России есть бадминтон.

Что касается немецкого «направления», то я в разное время встречался и с Гельмутом Колем, и с Ангелой Меркель. Кстати, я много занимался вопросами государственного устройства этой страны, особенностями немецкой федерации, много читал про Бисмарка… В общем, нам всегда было о чем поговорить с немецкими коллегами, включая историю о том, как я обнаружил свою фамилию на одной из стен Рейхстага.

Случилось это году так в 1994-м, когда мы с лидерами фракций только что избранной Государственной думы отправились с визитом в Германию. А немцы только что отреставрировали Рейхстаг — практически всё заштукатурили и закрасили, только на втором этаже оставили часть стены, где были граффити наших солдат, взявших Берлин. И я поглядел от центра чуть вниз, и вдруг вижу подпись — «капитан Шахрай».

Коммунисты, помнится, нас, президентскую команду, тогда сильно третировали. Обзывали всякими нехорошими словами. Вроде как даже рядом им стоять было со мной невозможно. А я тогда показываю на свою фамилию Зюганову и говорю: «Глядите — мой родственник Рейхстаг брал. А у вас есть тут кто?» Думаю, КПРФ тогда чуть своего лидера не потеряла — так он разозлился, а сказать ничего не мог.

Но это так — парадная часть контактов. А была еще огромная каждодневная работа с коллегами из ФРГ по проблеме российских немцев. Помнится, моим визави был Хорст Ваффеншмидт, который еще с конца 1980-х занимался российскими немцами. Вернее, не только российскими, но и польскими, румынскими, казахскими, украинскими и всеми прочими. Он для них открыл возможность репатриации в Германию, а потому «постсоветские» немцы называли его своим апостолом. Его статус федерального уполномоченного по делам переселенцев соответствовал моему рангу вице-премьера, поэтому мне поручили заниматься этим вопросом — дескать, тут тебе и национальная и региональная политика вместе.

После распада СССР «немецкий вопрос» стал особенно острым. Дело в том, что русским немцам так и не вернули их автономию на Волге, а потому с падением Берлинской стены одни начали требовать восстановить историческую справедливость на месте, а другие организованно двинулись на историческую родину. Правительство ФРГ, которое в начале 1990-х принимало из постсоветских стран по 200–230 тысяч переселенцев и тратило миллиарды на их интеграцию, быстро поняло, что дешевле решить проблемы русских немцев в России, чем устраивать их в Германии. Вдобавок эти люди хотя и считались репатриантами, но имели уже другой менталитет, традиции: ведь первые немцы появились на Руси еще в IX веке, а в Поволжье Екатерина II их начала массово селить в XVIII веке.

В общем, была создана комиссия, где мы с Хорстом стали сопредседателями. Ездили в Омскую область, Тамбов, Саратов, изучали ситуацию, выслушивали людей. С политической точки зрения наша активность в итоге стимулировала принятие закона о национально-культурной автономии. И это, кстати, стало одним из решений задачи: как обеспечить нации возможности для самоопределения, если не собираемся восстанавливать республику? Как уйти от территориальных вопросов? Потому что, как и в случае с возвращением на родные земли высланных Сталиным чеченцев, немцев тоже никто на их прежней территории особо не ждал. То есть территориальная реабилитация вела к росту напряженности на местах, к межнациональным конфликтам.